Все книги автора Иван Жердев

Летел мой друг, Василий, из Москвы в Сан Франциско и крепко выпил, а заодно и полюбил. А летели с ним в одном самолёте директора АвтоВаза, в Детройт по обмену опытом. В небе всё и произошло.

В этот раз хата Вани Америки оказалась во дворике между двумя, в которых гуляли подельники Вася и Коля. Они доорались друг до друга через Ванькин дворик и очень обрадовались возможности пообщаться, потому как подельников в одних хатах не держат, чтоб не сговорились и не поубивали друг друга, а тут такая радость - нашлись ребята на расстоянии крика и стали свою делюгу обсуждать. Другие притихли, понимая, что такая редкая возможность ребятам представилась, и мешать не надо. Через минуту уже все, гуляющие в зоне достижения крика, знали об их неудачном разбое. В общем-то ничего интересного, если бы не концовка разговора. Уже перед окончанием прогулки Коля вдруг крикнул: - Вася, а я от ножа отмазался. - Молодец, братан, а как? - А я сказал, что это твой нож… Тюрьма грохнула так, что забила вопль Васи – «Ах, ты падла…». И никто Колю не осудил, еще бы, такая возможность поржать всегда праздник

Василий Панкратович Матрыненко (18.01.1926 г.р.) рассказал мне удивительную историю своей жизни. Два дня (04. и 05. 09. 2017 г.) мы с ним разговаривали, и я писал все наши разговоры на диктофон, с его, разумеется позволения. Сначала, когда мне про него рассказали, и даже потом, когда мы познакомились, я думал использовать его рассказы, настоящего фронтовика, участника освобождения Вены, а потом заключенного ТагилЛаг, для своей писательской деятельности и, на базе его фронтового опыта, и опыта сидельца, писать художественные произведения, как это обычно и делается. Брать реальных героев, реальные события, потом включать воображение и добавлять к той реальной жизни свои фантазии. Но когда я два дня слушал, Василия Панкратовича, а еще больше потом, когда переносил его речь с диктофона в текст, то вдруг сразу понял – нет у меня никакого права что-то там менять и тем более, что-то там придумывать.

С приезда Саши (Анапского фотографа) начинаются весёлые приключения небольшой русской общины в Калифорнии. Кроме смешных событий, произведение наполнено размышлениями героев и автора об истории России и США, о месте человека на земле, о любви и Боге. Чертушка опять появляется в этой компании и по прежнему чудит.

Фред итак сидел задумчивый и привычно рассеяно смотрел по сторонам в никуда. Господи, подумал я, всего год. Всего год он здесь, полгода в Универе, и полгода в станице Северской. А как перелопатило парня. Вредна Россия для иностранцев. Они здесь или погибают или сильно задумываться начинают. Так сильно, что становятся Иванами, православными, совсем русскими. И тяжко им в душе обновленной. А нам самим не тяжко? И нам тяжко. И живем в надрыв, крутясь меж Законом Божьим и уголовным, и уходим то в запой, то в монастырь, то в буддизм, то в индуизм, и в угаре этом и бьем сильно, и любим крепко, и смерть на миру красна, а с похмелья в одиночку ужасна. И мучаем себя вопросом вечным – зачем я живу? И юродивых любим, а детей бьем. От работы откосим, а на войну пойдем. И живем… пик… живем!

Таню все знали в Метрополе как Пальму. Она была 185 см росту, закончила музыкальную школу, среднюю школу и иняз пединститута в Ярославле. Господь наградил ее яркой внешностью, критическим и даже циничным умом, необузданной страстью и жаждой денег и власти. Засыпая, она шептала – «И медленно бредя меж пьяными, всегда без спутников, одна…» И часто плакала. Выпить могла много, очень много, а утром изнывала в душе и потом яростно мыла посуду, и шептала – сволочи, сволочи, сволочи…

Марина даже на костылях произвела в казино фурор. Мужская половина зала и часть женской тут же глазами раздели ее и сняли гипс. Она приковыляла ко мне, «сам ов э бичу», что добавило мне популярности, но напрочь убило симпатии, и положила руку на плечо, как бы определив этим принадлежность мужчины. Только один ни на что не претендующий старик американец, (а в американских казино всегда много пенсионеров), взглянув на Марину, показал мне большой палец. У всех остальных, сидевших за столом, я прочитал средний.

Мы носили форму времен Великой Отечественной. Да мы бегали в самоволки, мы нарушали Устав, и служить не очень то и хотели, но случись, не дай бог опять, мы бы шли и воевали, стреляли и умирали так же как наши деды. Вот это я знаю точно. Есть у нас внутри такой стержень. И они это знают. В России любая семья, так или иначе, связана с войной и с армией. Дольше всех в нашей семье служил отец. Он отдал законные 25 лет морской авиации Северного Флота. Брат служил полтора года, после института, я два. Меньше всех по сроку прослужил мой дед – Иван Федотович Жердев. Он пошел в армию в июне 1941 го, пропал без вести под Ржевом в ноябре 1942. Когда немцы бомбили их часть, бомба упала совсем рядом, и ему оторвало голову. Об этом бабушке рассказывал его друг, которому той же бомбой оторвало руку. Меньше всех по сроку службы прослужил мой дед и больше всех по смыслу. Вечная память!

Я не знаю, когда бабушка начала лечить людей. Я только знаю, откуда то, что иначе и быть не могло. Очень многое тогда пережил народ. Страшно сказать, сколько погибло людей, сколько озлобилось, сколько совестью своей поступилось. Но тех, кто выжил, выстрадал и зла в душе не накопил, отмечает господь и награждает. В этом Вера Православная, а не в обрядах и службах поповских. Выпить баба Дуня любила, но пьяной я ее никогда не видел. А вот под шофе, навеселе бывала частенько. Любила она петь, а слуха не было напрочь. Она себе купила гармошку-двурядку. Выпивала стаканчик своей изабеллы и выходила с гармошкой на улицу. Садилась на скамейку, тянула меха и громко голосила. Концерт длился минут 10-15. Выходили соседи, просили: - Баба Дуня, Николавна… Ну хорош уже, дети спят. Бабуля заканчивала песню, беззлобно материла соседей, шла домой, коротко молилась и засыпала.

Так они и жили. Старший рубил и вешал, младший смешил. После казни Палач весело гулял, пел песни и тратил деньги на гулящих девок. По веселой своей природе он был влюбчив, и это знали во всех европейских борделях. Он не мог просто заплатить и воспользоваться. Ему нужно было и самому влюбиться в проститутку и ее в себя влюбить хоть немного. Платил Палач щедро, с продажной девкой обращался также церемонно, как и с жертвой перед казнью, и она умело играла любовь, а он с удовольствием верил. Шут по окончании закрывался в номере и пил один. Женщин он сторонился, кроме одной молчаливой и толстой немецкой вдовушки, которую навещал ровно два раза в год. У нее в погребе он хранил свои сбережения в виде золотых монет разных стран. Вдовушке он почему-то доверял больше, чем банкам, считал себя знатоком женщин и поэтому их презирал. Вдовушка вкусно и красиво стряпала и от нее он, также шутовски, перенял манеру приготовления пищи и к стряпне пристрастился.

Его капитан был под стать другим, молод, подтянут и сурово вежлив. Фамилия у него была Горюшкин, по отцу и деду. И видно кто-то из предков немало Горе Горевал, так что выхлопотал Клеймо на весь род. Дед капитана немного дела рода поправил – отвоевал с орденами, а потом и отсидел достойно, но долго прожить то ли не смог, то ли не захотел. Вскоре после лагеря он умер без особой на то причины и без особых хлопот. Горюшкин отец был партийным работником немалого, но всё же среднего звена и будущий гаишник детство провёл в достатке, а благодаря маме (учительнице русского языка и литературы) ещё до школы пристрастился к чтению и в своей среде выделялся именно образованностью и начитанностью. А однажды, наткнувшись на «Крейцерову сонату», залпом её проглотил, а затем в восхищении откушал и всего остального Толстого и стал немного либералом, немного философом и много бабником.

Наш программист и администратор, алтаец Рушан Пуримов, по аббревиатуре получивший кличку Пуруша, поковырявшись в интернете вытащил и распечатал все, что нашел интересного о моллюске. Оказалось всё то же, что уже поведал Резвой, плюс некоторые нюансы приготовления с использованием разных соусов. Но когда вернулся Ваня мы приготовили моллюск точно также с солью и маслом и опять насладились ничем. То есть, если после первого приготовления и поедания мы думали, что может быть ошиблись, то теперь стало абсолютно ясно, что продукт не имеет ни вкуса, ни запаха, ни даже плотности. Но он обладал одним несравненным качеством – когда он заканчивался, его хотелось еще.

- Я вот все думаю, Ваня, ты со мной дружишь и сестру мою любишь, а ведь ты антисемит. - Какой я тебе антисемит? - Латентный, Ваня, латентный. Не любишь ты нас евреев. То есть по отдельности, меня там, Машку, Жванецкого или Эйнштейна – пожалуйста, а вот всех вместе никак. - Эйнштейна тоже нет. - Ладно, хрен с ним с Энштейном, пусть Бабель будет. Бабель нормально? - Бабель нормально.

Когда умирают друзья-ровесники вместе с грустью, колышется в душе невольное довольство – я-то жив, а ведь тоже мог бы… И каждый умерший друг-ровесник помогает тебе жить. И ты тоже потом кому-нибудь поможешь.

Господь Бог, действующий на основании собственных представлений о мироустройстве, именуемый в дальнейшем Арендодатель, и Человек, действующий на основании представлений Бога о мироустройстве, именуемый в дальнейшем Арендатор, заключили настоящий Договор о нижеследующем:

С точки зрения социального общества все трое были бездельники. На что они жили, смотрели в звезды, тянули суставы и похмелялись, точно известно не было. По сведениям бабы Шуры, их соседки напротив, у доктора и музыканта была где-то, какая-то недвижимость, отданная в аренду, и якобы арендаторы даже исправно платили. А докторская баба имела в большом городе какой-то маленький бизнес, который ее присутствия особо не требовал, хотя она туда иногда уезжала и возвращалась озабоченной. Впрочем, слова бабы Шуры весили гораздо меньше самой бабы Шуры, но ей приходилось верить, так как другими сведениями поселок не располагал и версию с арендной платой проглотил, оставив в ротовой полости привкус зависти и недоверия.

В детские дома Федор Иванович, большой спонсор и начальник, ездить любил. Он видел, что после украденного сотрудниками и чиновниками, что-то все же детворе перепадает и был рад, что это «что-то» от него. Фёдор Иванович был добрым человеком. Не на показ, а действительно добрым. Увольняя в очередной раз кого-нибудь из верхнего эшелона своей компании, он перед подписью писал «Целую, Федя» и этого поцелуя все боялись.

Странный странник спускается с гор в маленькую деревню, где умерла самая красивая девочка и теперь умирала её мать, самая красивая женщина в деревне. Их отец и муж, Азгар-воин, всю жизнь бывший их опорой и защитой, рубит плетень.

Советская общага университета. Середина восьмидесятых. Смешной и драматичный любовный четырёхугольник. Жили весело и искренне. Рассказ написан без излишнего морализма или навязывания своей точки зрения - "как надо жить". Просто воспоминания с юмором и, конечно, некоторой ностальгией. А куда денешься.

Учитель словесности Василий строит дом и мечтает о крыше из натуральной черепицы. Денег не хватает и он впервые идёт брать кредит в банк. Там он устраивает скандал и его почти уже скрутила охрана, но тут вмешался лесник Петрович. Так они и познакомились. А вообще рассказ о деньгах, что они делают с нами, и что мы можем сделать без них. Ну и про сучью банковскую породу. Всё будет хорошо, не стоит переживать. Будем жить, маэстро!